Актуальные новости Украины

8 мaя в Eврoпe – Дeнь пoминoвeния жeртв нaцизмa. Eгo oтмeчaют (a нe прaзднуют) всe eврoпeйскиe страны – и тетенька, которые победили во Второй Мировой войне, и те, которые были побеждены.
Отмечают вдоль-поперек, а не вымахиваясь по поводу того, «кто кому наподдал» и «можем сделать снова» (отдельно для знатоков – исправление: французы, которые пробыли кучу времени по-под оккупацией, в этот день именно празднуют и именно собственную победу. И салюты запускают).
Теперь, в этот день, я хотел бы вспомнить весьма своеобразных ветеранов – а именно, ветеранов побежденной страны. Немцев.
В общем, таких в Германии ажно сегодня можно встретить немало: в побежденной стране как уровень, так и средняя время жизни неизмеримо выше, чем в государствах бывшего СССР, поэтому старые люди, достигшие нынешнего минимального возраста участников Второстепенный Мировой войны, 90 лет, встречаются в Западной Европе и, в частности, в ФРГ, значительно чаще, нежели на просторах экс-«большого и могучего». Именно поэтому мне в свое времена пришлось быть знакомым с некоторыми из них. Впрочем, те трое, о которых я хотел передать, уже умерли. Мир их праху.
Первое знакомство было шапочное: в употреблении), довольно обеспеченный, но крайне одинокий дед, который жил неподалеку от Кельна. Сермяга, сам себя он считал коренным берлинцем, хотя, опять же, родился подобный не в Берлине, а… в Петрограде. Его семья была из числа немецких предпринимателей, которые поколениями жили в России и сбежали от того места еще до революции, в 1914 году, когда началась Первая Мировая и в России патриотично настроенные люмпены начали крушить немецкие предприятия. Его мать была владелицей экой-то небольшой фабрики, внезапно потеряла все и с маленьким сыном едва смогла убежать посредством Польшу в Берлин.
Этот дед рассказывал, как в 20-е годы ходил пехтурой через весь город за картошкой, потому что в каком-то из районов симпатия, по слухам, была немного дешевле и можно было приобрести на три вычуры больше (их продавали поштучно). Как рабочие, которые получили недельный заработок, из всех сил бежали с ним в магазины, потому что по дороге эти денюжка обесценивались. Как район Шарлоттенбург заполнялся русскими эмигрантами и потому получил название Шарлоттенград.
О Второстепенный Мировой он тоже говорил – но совсем немного. Он принимал участие в торжественном параде, какой-никакой назначил Гитлер в Париже, а затем работал каким-то небольшим военным чином возле немецком посольстве, которое контролировало коллаборационистское правительство Виши. Позже, когда немцы покатились взад, он умудрился не попасть на фронт, а зацепился в Кельне, где счастливо сдался в рабство американцам. Никаких военных преступлений за ним, естественно, не было, членом НСДАП симпатия тоже не был – так его спокойно отпустили и он до пенсии доработал нате небольшой дипломатической должности.
Его дом был заполнен книгами на русском языке, которые остались ото матери – раритетные издания Достоевского и Гоголя, старая православная Библия… а сам спирт до конца жизни тосковал по Берлину (в этот город, по его мнению, без затей невозможно не влюбиться), но никогда туда не ездил: для него Берлин остался закрытым безвозвратно – сначала из-за Стены, затем – из-за воспоминаний.
Второй старичок – тоже из-под Кельна, но уже коренной вестфалец. Его отец был известным архитектором, дьявол позднее тоже стал архитектором, и его фирма возобновила после войны едва ли приставки не- половину Кельна и пригородных поселков. Он был весьма богатым человеком и увеличил деньги, который получил в наследство.
Он был очень спокойным и рассудительным в жизни: грандиозный, крепкий, непробиваемый гранитный обломок недавнего прошлого. Только о двух вещах в своей жизни дьявол жалел просто ужасно, до настоящих слез. Первая – это то, что, когда-когда началась война, он пошел на нее добровольцем. Он говорил: «Были ребята, которые косили, были, которые бежали в Голландию и вступали в Противление, а я, молодой дурак, пошел в призывной пункт и влез в это дерьмо добровольно».

Спирт был чемпионом своего города по боксу – здоровый, мускулистый 18-летний мужичонка. Его автоматически записали в Ваффен-СС, где он, собственно, и провоевал на переднем крае вплоть до самого Сталинграда. Там он попал в плен вместе со всей армией Паулюса. Поход как таковая и была его второй болевой точкой: вспоминая о ней, он начинал (за)стонать – здоровый, обычно уравновешенный дед, он плакал, как ребенок.
О войне рассказывал отчаянно немного – не потому, что что-то скрывал, а потому, что не был в силах разговаривать, у него начиналась истерика. В плену его спасла женщина, советская врач присутствие лагере военнопленных. После войны, вернувшись домой (опять же – он не был членом НСДАП и там того, как Нюрнбергский трибунал вынес приговор, что Ваффен-СС не является преступной нацистской организацией, ее рядовых членов вывели изо-под обвинения), он долгие годы пытался эту женщину найти. Не ес.
Третьим «ветераном с той стороны», о котором мне пришлось узнать, был Водан из моих университетских профессоров. Он занимался в RWTH Aachen европейской программе Tempus/Tacis – сие была программа помощи университетам бывшего СССР, к тому же объектами его «патронажа» были неуд киевских университета – Шевченко и Могилянка. Я работал у него в качестве HiWi или Hilfswissenschaftler, так есть – студентом-помощником. Получил это место, потому что сам – киевлянин, (ну) конечно еще и с родным украинским языком, занимался переводом анкет.
Это был невзыскательно-таки феерический дед. Настоящий прусский юнкер, «фон унд цу» изо старинного дворянского рода. Вступил в ряды НСДАП в 1933 году. Был летчиком-истребителем и 22 июня 1941 лета в составе эскадрильи прикрытия выполнял налет на Киев (где на крыше здания штаба Киевского военного округа его встречал муж родной дед, вооруженный зенитным пулеметом). При Гитлере его ждала блестящая поприще… но она оборвалась, когда был выдан знаменитый приказ «о евреях и комиссарах».
Выше- проф взбрыкнул, отказался не только выполнять, но и вообще признавать этот наказ, с треском покинул ряды национал-социалистов и подал в отставку из армии. Над ним был проведен развитие, но гитлеровцы тогда еще боялись приставать к дворянским семьям, поэтому в тюрьму либо под казнь он не попал, а отделался домашним арестом, который продолжался предварительно конца войны. На Нюрнбергском суде он выступал в качестве свидетеля обвинения насупротив Геринга.
Это был человек огромных способностей, удивительно высокого образования и страшного сарказма. Спирт свободно общался на пяти европейских языках, понимал еще около семи (самодержавный и украинский не знал, но спокойно болтал на польском). Когда я спросил у него – с каких щей он выбрал для сотрудничества именно киевские университеты (ему предлагали МГУ и Новосибирский политех), симпатия ответил: «Я ваш Киев в сорок первом брал – теперь отдавать должен».
Надо профилями, которые я переводил, мы издевались часами напролет – и было, над чем. Дикое намолот советской профессуры, которая писала там всякие идиотизмы, просто зашкаливало. Вопрос: «Владеете ли ваша сестра компьютером?». Ответ: «Владею двумя». Вопрос: «Какие иностранные языки знаете?». Реакция: «Украинский со словарем». Вопрос: «Тема вашей докторской диссертации». Реакция: «Организация социалистического соревнования на предприятиях швейной промышленности». Я спрашивал у него – зафигом вы суете в Германию на практики и семинары всех этих заплесневелых маразматиков? Возлюбленный говорил: «Я прекрасно понимаю, как и что там у вас работает. Чтобы завезти одного настоящего специалиста, я должен пригласить с десяток лентяев».
Однажды ко ми в гости, в Аахен, приехал из Израиля мой дед – тот самый, который 22 июня 1941 лета отчаянно пытался сбить из пулемета самолет моего профессора. Я рискнул да и познакомил профа с ним – мои дед довольно неплохо говорил по-немецки. Дед воспринял это знакомство диво легко и спокойно, а в конце вечера оба набулькались так, что мне пришлось получи такси отвозить профессора домой и сдавать буквально с рук на руки экономке.
Мои дедушка, кстати, вернулся домой на своих двоих и заснул, сказав мне: «Во поэтому мы их и победили!». Таким образом можно считать, что выше- дед получил над моим профом три победы: во Второй Мировой, в пьянке и кроме и потому, что, хотя и ненадолго, но пережил его. Слава победителю, но и о побежденном я буду злопамятствовать до конца жизни.
Дисклеймер: я рассказал это без какой-то особой цели. Без затей мне кажется, что в той или иной степени все эти люди, о которых я в этом месте вспомнил – и победители, и побежденные – являются жертвами нацизма. А 8 мая – это день их памяти.